Детские рассказы
Родители Лизы были люди бедные, но честные и трудолюбивые. Сама Лиза была очень добренькая и ласковая девочка, и все дети в соседстве любили ее за вежливое и милое ее обращение. Всякий охотно играл с нею, несмотря на то, что она была беднее всех и не имела, таких хорошеньких платьиц, как Наташа, Настя и прочие подруги. Они же смотрели не на платье, но на сердце, которое, конечно, стоит больше какой-нибудь шелковой или бархатной тряпки.
Вдруг с Лизой произошла перемена. Родители ее получили большое наследство и разбогатели. Лиза вообразила, что она важнее своих подруг, и сделалась в высшей степени спесивой. От прежней услужливости и любезности у неё не осталось и следов.
Человек, озлобленный против нас, есть человек больной. Надо приложить к его сердцу пластырь — любовь; надо приласкать его, поговорить с ним с лаской, с любовью, — и если в нем не закоренелая против нас злоба, а только временная вспышка, — посмотрите, как сердце его или злоба его растает от нашей ласки и любви, как добро победит зло. Христианину нужно быть всегда благим, мудрым на то, чтобы благим побеждать злое.
Трудно жилось Марье Алексеевне с тремя малолетними детьми, когда она осталась вдовою без всяких средств к существованию. Муж ее был дворянином и добрым отцом семейства, но, по ограниченности своего жалованья, ничего не скопил для жены и детей. Схоронила Марья Алексеевна мужа и задумалась: чем жить? Нужно хлопотать о месте в каком-нибудь казенном учреждении, где бы дали квартиру и стол; о жалованьи уже рассуждать не приходилось, лишь бы приютиться с детьми. В ожидании такого места вдова продала свои пожитки и на эти деньги кормила детей. С нею жила еще старшая сестра ее, Анна Алексеевна, тоже вдова, уже пожилая женщина. Маленькая квартирка, состоящая из двух комнат, бедно обставленная, производила грустное впечатление вместе со своими обитателями, которые надеялись только на Божию помощь, ничего не имея в виду к материальному улучшению. Но вот их постигает новое горе: заболевает мать семейства. Болезнь начинается страшным жаром и каким-то незнакомым ощущением в горле, но больная молчит, боясь напугать своих детей.
“Маша, ты вся горишь”, — замечает сестра ее.
“Да, мне сильно нездоровится, я, должно быть, слягу в постель, но Бог милостив, может быть, пройдет; ведь приглашать доктора мы не можем, его нечем поблагодарить, да и лекарства покупать не на что”, — отвечала больная.
К вечеру она действительно слегла в постель и начала бредить. На другой день Анна Алексеевна увидела, что дело плохо, и пошла к знакомому доктору, умоляя его навестить больную. Он не замедлил прийти на помощь и нашел у Марьи Алексеевны сильнейший дифтерит.
“Сейчас же, не медля, нужно удалить детей, — распорядился он, — для безопасности”.
“Что вы говорите, доктор, — возразила Анна Алексеевна, — куда же я их дену? Вы видите наше помещение!”.
“Куда-нибудь к родным, к знакомым, словом куда хотите, но удалить необходимо”.
Тут поднялся плач детей, раздирающий душу.
“Мы не пойдем никуда, мы будем ходить за мамой, мы никуда не пойдем от мамы!..”
“Оставьте их на волю Божию, просила Анна Алексеевна, — если умрет мать, то пусть умирают и они все, мне их некуда девать, пусть уж все умирают, — с отчаянием говорит она.
“По крайней мере не впускайте их в эту душную спальню, где лежит больная, ведь вы подвергаете меня ответственности, оставляя детей при заразной болезни, что мне с вами делать? Вот я пропишу, что нужно на первых порах, а завтра в 10 часов утра приеду опять; но не ручаюсь, может быть, к утру больной уже не будет в живых”.
С этими словами добрый доктор уехал, оставив свои деньги на лекарство. Анна Алексеевна тотчас послала племянника Витю в аптеку, так как он был старший в семье, и велела ему пока будут приготовлять лекарство не дожидаться, а сбегать в часовню Пантелеймона и взять масла из лампады.
“Да помолись за больную!” — крикнула ему тетка, когда он уже бежал по двору.
Девочки, семилетняя Катя и восьмилетняя Маня, находились у постели больной матери, и невозможно было отозвать их в другую комнату. Они плакали и целовали ее, стараясь вызвать хотя один звук ее голоса.
“Мама, мамочка, проснись, милая мамочка, не умирай, дорогая мамочка, скажи хоть словечко!”.
Анна Алексеевна верила, что невозможное для людей возможно для Бога, и обратилась к Нему с усердной молитвой, тому же научила и детей.
“Маня, Катя! Если вы любите маму, то помолитесь Богу, чтобы вам не остаться круглыми сиротами. Встаньте перед иконами и усердно молите Господа об исцелении вашей мамы, молите Царицу Небесную и всех святых угодников Божиих, вот у меня есть акафист целителю Пантелеймону, читайте его и молитесь”.
Девочки с верою ухватились за это средство и обе встали на колени. Они разостлали печатный лист на полу, для своего удобства, и начали читать акафист вслух, с горькими слезами. Акафист был напечатан по-церковно-славянски, что их сильно затрудняло; они едва разбирали слова и поливали этот лист горькими слезами. Маня не могла надолго оставлять свою мать, и часто бегала в спальню посмотреть на нее, а Катя, не поднимаясь с колен, с рыданием молилась, повторяя свою собственную молитву: “Господи, спаси нам маму! Святой угодник Божий, исцели нам маму!”.
Анна Алексеевна жалела, что не успела попросить священника причастить умирающую сестру, и сидела, прислушиваясь к хрипению в груди больной, ожидая ее кончины.
Но вот прибежал племянник Витя, едва переводя дух от быстрой ходьбы; он отдал тетке лекарство из аптеки и масло из часовни св. Пантелеймона. Вера породила надежду, и Анна Алексеевна торопливо взялась за целебное масло из часовни, отставив лекарство в сторону. С молитвой начала она натирать маслом все тело больной и продолжала это около получаса, а дети все молились. Вдруг больная открыла глаза и слабым голосом спросила: “Какими это травами ты натираешь меня? Уж очень они ароматны, душисты и так приятны для тела”.
"Это масло из лампады целителя Пантелеимона".
“А, вот что, я не знала”, — и больная приподняла руку перекреститься.
Анна Алексеевна употребила на растирание все принесенное масло, а затем одела больную теплым одеялом. Дети, утомленные слезами и усердной молитвой, скоро заснули на жестком диване, а тетка их сидела возле сестры, не спуская глаз с маленького образочка св. Пантелеймона, висевшего в головах больной. Она уже не могла молиться, она только смотрела на образок, как смотрят на врача, в искусство которого верят и отдают ему больного в полное распоряжение. Прислушиваясь к дыханию сестры, она заметила, что та стала дышать ровнее и спокойнее. Так прошла вся ночь. Утром, часов в восемь, больная попросила переменить на ней белье, потому что была в сильном поту. Она сама села на постели, перекрестилась и попросила чаю. Обрадованная Анна Алексеевна торопливо исполняла все ее требования. В десятом часу пришел доктор и, осторожно войдя, спросил: жива ли больная?
Одна благочестивая мать, вместе со своими маленькими дочерьми, занималась в своем небольшом огороде вырыванием сорной травы. Работа шла скоро и весело; дочери поспешно рвали сорную траву, росшую среди овощных растений, и не замечали, как текло время, потому что кроме своей работы они были заняты рассказами матери о древних христианских подвижниках. Перед окончанием работы младшая девочка окинула своим взглядом очищенное место, и ей жаль стало той травы, которая так красовалась прежде среди гряд, испещряя весь огород разнообразными цветочками.
“Милая матушка, — сказала она, - я не буду полоть всей этой гряды. Мне грустно взглянуть теперь на наш огородик: тут так прекрасно расцветали и репейник, и анютины глазки, и клевер, а теперь все как будто мертво, и нечем мне полюбоваться”.
Осенью 1887 года в Петербурге, на Выборгской стороне, по Воскресенской улице, шестилетний мальчик Митя, играя, забросил палку в колодезь, имевший пять аршин глубины, как это было потом вымерено. Желая достать палку, мальчик и сам упал в колодезь и пошел ко дну. Собралось несколько человек народа и в числе прочих девочка 14 лет. Она быстро сбросила с себя платье и в одной рубашке нырнула в колодезь; но эта попытка оказалась безуспешною: девочка вынырнула, едва не задохнувшись; однако еще раза три нырнула в этот колодезь, несмотря на то, что он был наполнен грязной, зловонной жидкостью, служившей для поливки огорода. Наконец самоотверженной девочке удалось вытащить мальчика, который общими усилиями собравшегося народа был приведен в чувство.
Рим ликует... Встречает победоносного Тита с его железными легионами и золотыми легионными орлами, облетевшими на своих высоких древках весь ведомый тогда мир. Тит возвращается после победы, одержанной над восставшей Иудеей.
На триумфальной колеснице въезжает Тит по “священному пути” на вековечный “форум романум”. За колесницей его бежит народный “клеветник”, по исстари заведенному обычаю порицающий триумфатора; но над “клеветником”, конечно, смеется ликующий народ... Слышатся приветственные крики, возгласы восторга.
За триумфальною колесницей следует другая, на ней высится, сверкая на солнце своим золотом, исполинское седьмисвещие, взятое из святилища храма Соломонова, и другие священные сокровища храма, спасенные от пламени.
Вы знаете, я думаю, что в древнее время христиан идолопоклонники-язычники предавали мукам и казням. Среди мучеников были иногда даже маленькие девочки. Вот, например, рассказ о гонении на христиан, которое было в нынешней Франции, в Лионской области во время императора Марка Аврелия. Гонение началось с того, что христиан бранили, бросали в них камнями; потом стали грабить их дома, а самих хватали и отводили в суды. Здесь подвергали их пыткам и истязаниям: у одних желали вымучить отречение от Христа, других заставляли подтвердить справедливость народного мнения о мерзких преступлениях, которые присвоила христианам клевета.
Послушайте, как поступали добрые христианские дети, когда слышали, что надо помочь язычникам обратиться ко Христу.
Одна юная девушка была слепа. Проводила она жизнь в большой бедности и добывала себе хлеб насущный только вязанием чулок. Но и при своем убожестве она не забыла о язычниках, о которых ей приходилось слышать. И вот однажды она явилась к собиравшему на дело проповеди среди язычников и подала ему золотую монету. “Как ты сберегла столько денег?” — спросил он ее. Слепая отвечала: “Я зарабатываю вязанием чулок не более своих подруг, но я слепа и не нуждаюсь в освещении, потому что вяжу чулки без огня. И вот я вам принесла столько, сколько у меня могло бы выйти за зиму на керосин”. Так слепая, несмотря на свою нищету и убожество, скорбела о язычниках, которые не ведают Христа! Она — слепая телесными очами — заботилась, как бы помочь просвещению язычников светом учения Христова.
